Друзья познаются в огне [litres] - Леонид Андреевич Андреев

— Держись, Петенька, живи.

— Не отказывайся от нас, Петенька, мы тебя очень любим.

Если бы Пётр стоял на ногах, он непременно бы грохнулся от накативших глюков, а так он закрыл глаза и впал в беспамятство.

Пётр много раз пытался разговорить старейшин, чтобы его по наркотрафику оттащили к границе с Союзом, а там он сам как-нибудь доберется. Но старейшины оставались непреклонными, опасаясь пойти против воли своего грозного господина и ослушаться. Пётр добился даже того, чтобы его, как и остальных, возили в город на рынок для продажи своих поделок. Это он сделал с той целью, чтобы по возможности ускользнуть или случайно встретить кого-нибудь из Союза. Но ни того ни другого не получалось.

Так день за днём тянулись будни, которые Пётр не решался назвать пленом, но и жизнью это тоже нельзя было назвать. Так себе, безликое, полуживотное существование.

Однажды утром спящий посёлок разбудил отряд моджахедов. В этот раз они на машинах с шумом въехали в кишлак и, рассредоточившись, сразу приготовились к бою. По всему было видно, что они вырвались из очередной разбойной переделки и их преследовали. Через некоторое время появились и преследователи. Но это были не стрелковые подразделения, а штурмовая авиация.

Вначале со скоростью пронеслись штурмовики Су-25, «грачи», сбросив бомбы куда попало. Затем появились боевые вертолёты Ми-24 и стали методично и прицельно поливать кишлак авиационными ракетами, НАРами. Что до моджахедов, то те попрятались в свои норы, подставив простых жителей. И весь удар практически пришёлся по домам с мирным населением. Пётр катился на своей коляске по центральной улице кишлака и, воздев руки к небу, всякий раз кричал на пикирующие вертолёты:

— Что вы делаете?! Прекратите!!! Ведь здесь простые люди, они ни в чём не виноваты!

Но его никто не слышал. С жутким воем неслись реактивные снаряды к земле, разнося всё вдребезги. Многие домишки уже горели, и из них выскакивали обезумевшие люди и почти нагишом неслись неведомо куда.

Метрах в двадцати от Петра под такой снаряд попал мужчина. Ему вмиг оторвало ногу и подбросило метра на два. Из близлежащих домишек люди хотели помочь раненому, но животный страх приковывал их к полу.

Пётр, крича и матерясь, подкатил к стонущему мужчине. Им оказался миномётчик Рахим.

— Потерпи, потерпи, браток, — привычно проговорил Пётр и быстро снял свой пояс, чтобы перетянуть ногу выше колена, откуда фонтанировала кровь.

Ему это удалось с нескольких попыток, потому что он постоянно забывался, что у него нет левой кисти. Пётр, помогая левой культёй, туго перетянул ногу и покатился дальше, завидев другого пострадавшего. А снаряды всё рвались и рвались. Сбросив весь боезапас и снеся с лица земли полкишлака, вертолёты один за другим ушли на север. Последний вертолёт, лихо заложив крен, начал пикировать на центральную площадь, прямо на Петра.

Перекрывая свистящий шум винтов, капитан Дарьянов, воздев руки к небу, истошно закричал:

— Да прекратите же наконец, сволочи!!! Здесь же дети!!!

Командир боевого вертолёта, капитан Панченко, зло выругавшись, прошипел:

— Ах ты, шакал вонючий! Из стингера целишься? Ну, так на, получай! За Еноткина, за Лёху, за Дарьянова!

И он одним залпом выпустил шесть последних НАРов.

Война ужасна ещё тем, что на ней происходят порой дикие и нелепые, как в данном случае, моменты.

Снаряды одновременно разорвались по кругу с большим радиусом, что в очередной раз спасло жизнь капитану Дарьянову, вояке до мозга костей. Его только немного покрутило перекрёстной взрывной волной и, контуженого, бросило на землю. Вокруг всё заволокло дымом, а в воздухе носились мелкие песчаные взвеси.

Из уцелевшего домика выскочила девочка и прямиком бросилась к Петру.

Гульнар ухватила Петра за руку и, силясь и надрываясь, потащила к своему дому. Пётр был без сознания. У крыльца дома истерично то ли визжала, то ли плакала её мать, боясь покинуть своё убежище. Боевые вертолёты улетели, разгромив и наказав кровожадных моджахедов. И на некоторое время в кишлаке воцарилась мёртвая тишина.

Пётр очнулся на койке. Голова его была перевязана, и слышал он плохо, что было следствием контузии. Рядом на такой же койке лежал Рахим с ампутированной ногой выше колена. Он уже пришёл в себя.

Узнав его, Пётр тихо произнёс по-русски:

— Ну что, Рахим? Ты мне ноги оторвал. Мои ребята — тебе. И каков же итог? Кому мы такие теперь нужны? Ты был прав. Ни себе, ни семье, ни нашим долбаным государствам. И спрашивается, кому нужна такая война? Нам уже точно не нужна.

Рахим, постанывая, повернул голову и спросил:

— Ты о чём, шурави Пиота?

Пётр не стал повторять ему по-афгански, а попросил закурить.

— Мусульманин не курит, — протяжно выговорил Рахим.

— Ага. И не пьёт, и с бабами не гуляет. Все мы одним миром мазаны.

На следующий день, когда Пётр оправился от контузии, к нему пришёл один из самых уважаемых старейшин кишлака.

— Шурави Пиота, убивать тебя только за то, что ты русский, мы бы не хотели. Но есть в кишлаке люди, которые не простят, что ты русский, после случившегося. Поэтому рано или поздно они отомстят тебе за своих убитых родственников. Ты мужественный и справедливый человек, к тому же прижился в нашем кишлаке. Будь кто другой, мы бы и пальцем не пошевелили, но в отношении тебя мы решили, что было бы несправедливым, если тебя лишат жизни только из-за слепой ненависти к русским, которые на данный момент причиняют нам много страданий и, похоже, долго ещё будут причинять. Поэтому завтра с караваном контрабанды тебя отправят к границе Союза, а там действуй по своему усмотрению.

Последнюю ночь Петру предстояло ночевать в своей такой ставшей родной глиняной берлоге. Пётр двояко воспринял своё скорое освобождение. Конечно же в большей степени он был несказанно рад своему свалившемуся с неба освобождению и даже боялся сглазить. С другой стороны, было удручающе обидно и больно, что всё так произошло. Что все в одночасье отвернулись от него только за то, что он русский. Даже из детей никто не пришёл навестить шурави Пиота. А проходящие мимо его жилища люди плевали и посылали проклятия в его адрес, и, похоже, ночь не предвещала ничего хорошего.

Как ни странно, вечером к Петру заглянула мать Гульнар, Аиша, вместе с дочерью. Они ещё не знали, что уже на следующий день в их кишлаке Петра не будет. Аиша предупредила Петра, чтобы он на ночь как следует запер дверь. Взгляд Аиши уже не был злым и враждебным, напротив, симпатичная женщина горестно и сочувственно смотрела на